– Торопят, – сказал он. – Претендент недоволен. Время уходит, там ораторы мелют всякую ерунду… Можно дать добро?

– Дробь, – сказал я. – Посмотрим сначала, что в зале.

– Ну пошли побыстрее, – сказал Иванов.

– Нет. Посмотрим отсюда, – предложил я, и мы по одному залезли в микроавтобус.

Здесь располагалось несколько мониторов; на первом была видна сцена, второй показывал зал, третий панорамировал бульвар перед театром. Но непривычный для глаза пульт, а точнее – джойстик и компьютерная клавиатура, хотя и не в стандартном исполнении, управляли, как я вскоре убедился, только камерой: той самой, мысли о своеобразии которой и привели меня сюда.

Осторожно осваивая управление, я заставил камеру слегка поворачиваться вокруг вертикальной оси, поднимать и опускать объектив. Устройство работало прекрасно, и я пожалел, что в числе нашего снаряжения еще не было таких – с перекрестием прицела в самом центре монитора, с верньерами тонкой наводки и тормозными приспособлениями, позволявшими наглухо закрепить находившуюся в зале камеру в любом положении.

– Это бы все можно и потом! – Иванов нетерпеливо переминался с ноги на ногу у меня за спиной. – Пора открывать!

– Еще чуточку терпения, – осадил его я. – Пока я тут копаюсь, огляди-ка зал: там все в порядке?

– Уже смотрел. Все нормально, только терпение у них кончается.

И в самом деле, постепенно усиливающийся гул, складывавшийся из множества голосов, явственно доносился и сюда: система была снабжена хорошими микрофонами.

– А ты посмотри по балконам. Если что…

Он понял меня с полуслова и занялся второй камерой. Липсис, до сей поры осматривавшийся безмолвно, проговорил:

– Интересно: у них антенна снаружи; вы не прикинули, куда они собирались транслировать?

– На спутник, куда же еще, – откликнулся я. – Где-то с нетерпением ожидают их сообщения… Ладно, ребята, не отвлекайте меня еще минуту-другую…

Но Иванов не утерпел:

– Смотри-ка: вон твоя дама сидит…

Я невольно покосился. И в самом деле, на почти пустом балконе второго яруса в гордом одиночестве восседала Наташа. Она выглядела грустной, и мне вдруг очень-очень захотелось быть в эти секунды рядом с ней, взять за руку и сказать что-нибудь такое, от чего она сразу улыбнулась бы и посмотрела на меня так, как только она одна и умела. Но именно сейчас я никак не мог находиться там, и даже будь у меня клонированный двойник, я не доверил бы ему занять мое место ни здесь, ни рядом с ней.

Кроме нее, двумя рядами выше, на балконе располагался всего лишь один человек.

– Гляди, – сказал я Изе. – Наш Долинский и в самом деле скромничает: не в первом ряду, как вся азороссовская шляхта, а на самой камчатке… Скромность, как говорится, украшает… кого там было? Политика?

На самом деле я отлично помнил, кого украшала скромность: большевика, вот кого.

– Думается мне, – проговорил Изя медленно, – что этот парень никогда и ничего не делает без причины.

– Просто осторожничает, – сказал Иванов. – После аварии.

– Ммм… – пробормотал я. – Пожалуй, правильно. Сделаем тогда так: я работаю с первой камерой, ты, каперанг, следи за залом. Больше всего за балконом. За Долинским. Что-то есть в его скромности, что паче гордыни.

– А я?

– Иди, командуй дальше, – сказал я Иванову. – Можешь передать добро. Пусть начинают.

– Ну наконец-то, – пробормотал он облегченно.

– Только охрану оставь.

– Не надо, – сказал Изя. – Там мои. В случае чего справятся.

– Оставь, оставь, – повторил я. Иванов кивнул и исчез, осторожно затворив за собой дверцу.

– Ну что же, – сказал я Липсису. – Премьера начинается – и, похоже, сразу же с последнего акта.

– Ну, – сказал он в ответ, – это пьеса такая. Начинается с конца. И, похоже, именно сейчас.

И в самом деле: монитор исправно показал, как зал замер, затаив дыхание, а потом как бы единой грудью выдохнул; и это означало, что историческое заседание съезда азороссов наконец-то приблизилось к открытию.

– …Если, конечно, гражданам России угодно будет избрать меня своим государем…

Так говорил, стоя на трибуне, Искандер, наш Претендент. Овации успели стихнуть, и его внимательно слушали.

А на мониторе, на котором я все это видел, перекрестие прицела лежало прямо на его груди. Навести аппарат можно было очень точно. Он обладал прекрасной механикой.

– Завтра состоятся Референдум и Избрание. Если вам хоть в какой-то мере близко то, что я говорил, если судьба державы волнует вас – сделайте правильный выбор. Я буду говорить еще и еще, отвечать на все вопросы, какие люди захотят мне задать; мне нечего скрывать, нечего стыдиться. Все мои желания – в том, чтобы достойно продолжить дом Романовых на российском престоле – с пользой для великой страны, для великого народа. Иншалла.

Я удовлетворенно кивнул сам себе. Он не ошибся ни в едином слове – даже в тех последних фразах, которые я едва успел просмотреть перед самым началом заседания. Но это был еще не конец.

– Соотечественники! – заговорил он снова. – Всевышнему угодно было сделать выбор ваш не столь мучительно тяжелым, каким он казался всем нам до нынешнего дня.

Гражданам России предстояло выбрать между двумя представителями дома Романовых. Признаюсь, что, окажись я на месте любого из вас – и меня точно так же терзали бы сомнения.

Но дилемма эта, к великому счастью, отпала…

Краем глаза я заметил какое-то движение на балконе. Покосился на второй монитор и увидел Наташу. Она сидела по-прежнему неподвижно, словно бы внимательно слушала речь.

– Смотри очень внимательно, – предупредил я Липсиса. – На нее. Как только она начнет поправлять волосы…

И именно тогда Наташа подняла руки и стала оправлять прическу.

– Внимание на Долинского! – скомандовал я. – Крупный план!

Изя повиновался.

Лицо профессора заняло весь экран. Оно свидетельствовало о том, что Долинский волнуется. Были отчетливо видны капли пота. Он беспрерывно двигал челюстями, хотя, как мне было известно, никогда не жевал резинку. Раз и другой посмотрел на часы.

Я понимал его. По его расчету, сейчас должно было произойти нечто. После этого «нечто» автобусик должен был сорваться с места и затеряться в московских улицах, заметая следы, Долинский же наверняка остался бы, чтобы принять участие в неизбежной всеобщей суете.

Он ждал; но ничего не происходило. И когда истекли те минуты, что он отводил на какие-то легкие неурядицы, он понял, что ожидаемого события не произойдет.

Тогда он встал, поднял лежавшую на соседнем кресле сумку и по проходу стал спускаться к барьеру балкона.